Об истоках западного богословия и корнях христианской культуры

Бенедикт XVI приветствовал своих слушателей, собравшихся в историческом месте, созданном духовными чадами св. Бернарда Клервосского, которое кардинал Жан-Мари Люстиже пожелал сделать центром диалога между христианской Мудростью и интеллектуальными и художественными культурными течениями современного общества. Св. Отец продолжил:

Сегодня я хочу поговорить об истоках западного богословия и корнях христианской культуры. Я напомнил в самом начале, что место, в котором мы находимся, в каком-то смысле эмблематично. И в самом деле, оно связано с монашеской культурой, потому так как здесь жили молодые монахи, готовившиеся к более глубокому осмыслению своего призвания и наилучшему переживанию своей миссии. Этот опыт – интересует нас ещё и сегодня, или же мы встречаемся всего лишь с миром прошедшим? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны задуматься на момент о природе самого западного монашества. О чем шла тогда речь? На основе истории последствий монашества мы можем сказать, что – в грандиозном культурном перевороте, произведенном переселениями народов и формированием новых государственных образований – монастыри были тем местом, в котором выживали сокровища старой культуры и где, со ссылкой на них, постепенно создавалась новая культура. Но как это происходило? Какова была мотивировка тех лиц, которые объединялись в этих местах? Какие у них были намерения? Как они жили?

Прежде всего должен сказать, со всем реализмом, что не было их намерением искать новую культуру и менее всего - сохранять культуру прошлого. Их мотивировка была много проще. Их целью было: quarere Deum, искать Бога. В смешении времен, где, казалось, ничто не может устоять, они хотели совершить нечто существенное: обязаться в обретении того, что важно и остается таким всегда, обрести саму Жизнь. Они находились в процессе искания Бога. От вещей второстепенных они хотели перейти к вещам существенным, к тому, что единственно поистине важно и достойно доверия. Говорят, что их ориентация была неким образом «эсхатологичной». Но это следует понимать не в смысле хронологическом, как если бы они устремлялись к концу мира или собственной смерти, но в смысле экзистенциальном: за вещами временными они искали окончательное. Quarere Deum: так как они были христианами, и это не было путешествием в бездорожную пустыню, поисками в направлении абсолютного мрака. Сам Бог обозначил знаками маршрут, более того, проложил путь, и задача была в том, чтобы найти его и следовать им. Этим путем было Его Слово, которое, в книгах Священных Писаний, было открыто людям. Поиски Бога требует, таким образом, потребности в культуре слова или, как выражается Жан Леклерк: в западном монашестве, эсхатология и грамматика внутренне взаимосвязаны одна с другой… Жажда Бога включает в себя любовь к слову, проникновение во все его измерения. Так как в библейском Слове заключен путь к нам и нас к Нему; необходимо научиться проникнуть в тайны языка, разобраться в его структуре и его способах выражения. Таким образом, именно в силу исканий Бога, становились важными профанные науки, которые указывают нам пути в направлении языка. Так как поиски Бога нуждались в культуре слова, частью монастыря становилась библиотека, которая указывает пути в направлении к слову. По той же причине частью его становится и школа, в коей пути открываются конкретным образом. Бенедикт называет монастырь dominaci servitii schola. Монастырь служит eruditio, формированию и эрудиции человека – формированию с конечной целью, чтобы человек учился служить Богу. Но это включает в себя также и формирование разума, эрудицию, на основе которой человек научается воспринимать, посредством слов – Слово с большой буквы/.

Чтобы иметь полное представление о культуре слова, что относится к самой сущности поисков Бога, мы должны сделать еще один шаг. Слово, которое открывает путь поисков Бога, и есть этот самый путь, это Слово, которое касается общины. Конечно, оно умиляет сердце каждого. Григорий Великий описывает это, как внезапное озарение, переворачивающее нашу сонную душу и пробуждающее к слышанию Бога… Но таким образом оно делает нас внимательными также друг к другу. Слово не ведет всего лишь к чисто индивидуальному пути мистического погружения, но вводит в общение с теми, кто идут путем веры. И потому следует не только размышлять над Словом, но также и читать его правильным способом. Как в школе раввинов, также и среди монахов, чтение, совершаемое в одиночку в то же самое время есть некий телесный акт. Жан Леклерк замечает в связи с этим: «Да, во всяком случае чтение и lectio указывают на некую деятельность, которая, подобно пению и письму, захватывает все тело и весь дух».

Предстоит сделать еще один шаг. Слово Божие вводит нас самих в общение с Богом. Бог, Который говорит в Библии, научает нас, как мы можем говорить с Ним. Особенно в Книге Псалмов Он дает нам слова, какими мы можем обращаться к Нему, приносить всю нашу жизнь, в высоком и низком, в разговор перед Ним, преображая таким образом саму жизнь в движение в направлении к Нему. Псалмы заключают в себе постоянно также инструкции, каким образом их следует петь и сопровождать музыкальными инструментами. Чтобы молиться на основе Слова Божия, недостаточно всего лишь произносить /слова/, это требует музыки. Два песнопения христианской литургии происходят из библейских текстов, которые влагают их в уста Ангелов: Gloria, которую воспевают Ангелы при рождении Иисуса, и Sanctus, который, согласно пророку Исайе, представляет собой восклицания Серафимов, предстоящих в непосредственной близости к Богу. В свете сказанного, христианская Литургия – это приглашение воспевать вместе с Ангелами и вести таким образом слово /как таковое/ к его высшему назначению. Послушаем в таком контексте еще раз Жана Леклерка: «Монахи должны были находить в мелодиях, которые переводили в звуки, приобщение искупленного человека к тайнам, которые он совершает…».

Бенедикт для молитвы и песнопения монахов считает решающими слова Псалма: Coram angelis psallam Tibi, Domine – пред ангелами желаю воспевать Тебя, Господи. Здесь находит выражение осознание пения в общей молитве в присутствии всех сил небесных и предрасположении, таким образом, к высшему критерию: молиться и воспевать таким образом, чтобы быть в состоянии соединиться с музыкой возвышенных Духов, которые почитались авторами гармонии космоса, музыки сфер. Исходя из этого, можно понять всю серьезность размышления св. Бернарда Клервосского, который использует слово платонической традиции, переданной Августином для суждения о дурном пении монахов, что, естественно, для него не было незначительным инцидентом, в глубине второстепенным. Он квалифицирует дурное исполнение как ввержение в «зону несхожести» - в regio dissimilitudinis. Августин заимствовал это слово из платонической философии, чтобы охарактеризовать внутреннее состояние своей души перед обращением… Конечно, это весьма сильно, что Бернард – для определения песнопений, дурно исполняемых монахами, пользуется словом, указывающим на падение человека, далекого от себя самого. Но это свидетельствует, что он принимает дело всерьёз. Свидетельствует, что культура пения – это и культура бытия, и что монахи их молитвами и песнопениями должны соответствовать величию Слова, им доверенного, его потребности истинной красоты. Из этой внутренней потребности говорить с Богом или воспевать Его словами, дарованными Им самим, родилась великая западная музыка. Речь не идет о частной «творческой силе», где индивидуум воздвигает памятник самому себе, принимая в качестве критерия существенно воспроизведение собственного «я». Речь шла скорее о внимательном слушании «ушами сердца» внутренних законов самого творения, существенных форм музыки, вложенной Творцом в Его мир и в человека, и обретении тем самым музыки, достойной Бога, которая в то же время поистине достойна человека и позволяет прозвучать чистейшим образом его достоинство.

Чтобы понять каким-то образом культуру слова, которая в западном монашестве развилась в поисках Бога, отправляясь изнутри, уместно наконец сделать хотя бы краткое замечание об особенностях Книги или Книг, в которых это Слово пришло навстречу монахам. Библия, если ее рассматривать в аспекте чисто историческом или литературном, не есть просто книга /с маленькой буквы/, но собрание литературных текстов, составление которого растянулось более чем на тысячелетие и в котором отдельные книги нелегко распознаются как принадлежащие к внутреннему единству; напротив, существует видимая напряженность между ними. Это действительно уже для содержания Библии Израиля, которую мы, христиане, именуем Ветхим Заветом. Действительно, тем более, что мы, христиане, связываем Новый Завет, как бы в герменевтическом ключе, с Библией Израиля, толкуя её как путь ко Христу. В Новом Завете, со всеми основаниями, Библия обычно не квалифицируется как «Писание», но как «Писания» /во множественном числе/, которые, тем не менее, в их совокупности рассматриваются как единое Слово Божие, обращенное к нам. Но уже это множественное число выявляет, что здесь Слово Божие достигает нас только посредством слова человеческого, посредством слов человеческих, то есть что Бог обращается к нам только через посредство людей, посредством их слов и их истории. Это, в свою очередь, означает, что божественный аспект Слова и слов не просто очевиден. Выражаясь в современных понятиях: единство библейских книг и божественный характер их слов не являются, с чисто исторической точки зрения, доходчивыми. Исторический элемент – это многообразие и человечность…

Можно выразить все это проще: Писание нуждается в толковании, нуждается в общине, где оно сформировалось и в которой переживалось. В ней она имеет свое единство и в ней раскрывается смысл, который все держит объединенным. Можно сказать иначе: имеются измерения смысла Слова и слов, которые раскрываются только в общине, переживающей это Слово, которое творит историю. Посредством растущего восприятия разных измерений смысла, Слово не девальвируется, но, напротив, является во всем своем величии и достоинстве. Поэтому «Катехизис Католической Церкви» со всем основанием может утверждать, что христианство не есть просто религия книги в классическом смысле. Христианство воспринимает в словах – Слово, сам Логос, который расширяет свою тайну посредством такого многообразия. Эта особая структура Библии – вечно новый вызов для любого поколения. Согласно своей природе, она исключает все то, что сегодня именуется фундаментализмом. Слово Божие, в самом деле, никогда не присутствует уже в простой литературности текста. Чтобы постичь его, необходимо трансцендирование и процесс осмысления, который направляется внутренним движением совокупности и потому должен стать также процессом жизни. Всегда и только в динамическом единстве совокупности многие книги формируют Книгу /с большой буквы/, раскрывается в слове и истории человеческой Слово Божие и действия Бога в мире.

Весь драматизм этой темы иллюстрируется писаниями св. апостола Павла. Что означает трансцендирование буквы и ее понимание единственно исходя из совокупности, он выразил в одной фразе: «Буква убивает, а дух животворит». И еще: «Где Дух Гоподень, там свобода». Величие и широту такого видения библейского Слова, во всяком случае, можно понять, только если выслушать Павла до глубины; тогда будет понятно, что этот освобождающий Дух имеет имя, и что свобода, таким образом, имеет внутреннюю меру: «Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода»… Дух есть Христос, и Христос есть Господь, Который указывает путь…

В размышлениях о «школе божественного служения» - как Бернард именовал монашество – до сих пор мы обращали наше внимание лишь на ориентацию в сторону слова, в направлении “ora” /молись/. И фактически это значит отправляться от того, что определяет направление совокупности монашеской жизни. Но наше размышление осталось бы неполным, если мы не обратим наш взор хотя бы кратко и на вторую составную монашества, описываемую словом “labora” /трудись/. В греческом мире физический труд рассматривался как обязанность рабов. Мудрец, человек поистине свободный, посвящал себя исключительно духовным вещам… Абсолютно иной была иудаистская традиция: все великие раввины в то же время практиковали какое-то ремесло. Павел, который, как раввин и затем как возвеститель Евангелия язычникам, изготовлял палатки и зарабатывал на жизнь трудами своих рук, не составлял исключения, но следовал обычной традиции раввинизма. Монашество восприняло эту традицию; ручной труд – конститутивная часть христианского монашества. Бенедикт говорит в своих Правилах не собственно о школе, даже если обучение – как мы видели – было делом обычным. Но он ясно говорит о труде. Так же и Августин, который труду монахов посвятил особую книгу. Христиане, которые тем самым продолжали традицию, давно практиковавшуюся иудаизмом, должны были помимо этого чувствовать себя призванными словами Иисуса в Евангелии от Иоанна, которыми Он оправдывался в том, что работал в субботний день: «Отец Мой доныне делает, и Я делаю». Греко-римский мир не знал никакого Бога Творца; высшее божество, согласно их видению, не могло, так сказать, пачкать руки творением материи. «Создавать» мир приходилось на долю демиурга, божество подчиненное. Совершенно иной Бог христианский: Он, Единый, истинный и единственный Бог, также и Творец. Бог трудится; продолжает трудиться в истории людей. Во Христе Он входит, как Личность, в утомительные труды истории. «Отец Мой доныне делает, и Я делаю». Сам Бог – Творец мира, и творение еще не закончено. Бог трудится. Таким образом труд людей должен был являться особым выражением их подобия Богу, и человек, таким образом, обладает способностями и может участвовать в трудах Бога по сотворению мира. Частью монашества, наряду с культурой слова, является и культура труда, без которой развитие Европы, ее этоса и ее формирования мира немыслимы. Но этот этос должен был включать волю делать так, чтобы труд и направление истории человеком совершались в сотрудничестве с Творцом, воспринимая от Него меру. Где такой меры недостает, и человек возвышает себя до роли творца, создание мира может легко превратиться в его разрушение.

Мы отправились от наблюдения, что, при крахе старых порядков и безопасности, основоположной позицией монахов было устремление к поискам Бога. Мы можем сказать, что такая позиция – поистине философская: смотреть поверх вещей предпоследних и устремляться на поиски последних, истинных. Кто становился монахом, шествовал по пути долгому и высокому, но он уже обрел направление: Слово Библии, в котором он слышал голос самого Бога. Теперь он должен был стремиться понять Его, чтобы иметь возможность идти к Нему. Таким образом, путь монахов, оставаясь несравнимым в его длительности, проходит внутри принятого Слова. Сами поиски монахов, в определенных отношениях, уже несут в себе обретение. Так что необходимо, чтобы эти поиски стали возможными, чтобы предварительно уже существовало первое движение, позволявшее верить, что в этом Слове сокрыта жизнь – или, лучше, что в этом Слове сам Бог делает возможной встречу с людьми и потому люди посредством его могут достичь Бога. Иными словами: должна существовать весть, которая обращена к человеку, порождая таким образом в нем убеждение, которое может превратиться в жизнь. Чтобы открылся путь к сердцу библейского Слова, как Слова Божия, это самое Слово должно быть прежде возвещено вовне. Классическим выражением этой потребности христианской веры «сделаться сообщаемой другим» является фраза из Первого Послания апостола Петра, которая в средневековом богословии почиталась библейским мотивом для труда богословов: «будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением»… Фактически, христиане рождавшейся Церкви не рассматривали свою миссионерскую весть, как пропаганду, которая должна была служить умножению их группы, но как внутреннюю необходимость, которая проистекала из природы их веры: Бог, в Которого они веровали, был Богом всех, Богом единым и истинным, Который показал Себя в истории Израиля и, наконец, в своем Сыне, дав тем самым ответ, касавшийся всех, которого, в своей глубине, ожидали все люди. Универсальность Бога и универсальность разума, открытого к Нему, представляли для них мотивировку и вместе обязанность возвещать. Для них вера принадлежала не к культурным обычаям, различным для разных народов, но к области истины, в равной мере касавшейся всех.

Основоположная схема христианского благовествования «вовне» - людям, которые, со своими вопросами, находятся в поисках, – находится в речи св. апостола Павла Ареопагу. Учтем, в настоящем контексте, что Ареопаг был не своего рода академией, где самые выдающиеся умы встречались для обсуждения возвышенных материй, но неким трибуналом, обладавшим компетенцией в религиозных материях; он должен был противостоять импорту чужеродных религий. Именно это и было обвинением против Павла: «Кажется, он проповедует о чужих божествах». На что Павел отвечает: «проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано «неведомому Богу». Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам». Павел не возвещает неведомых богов. Он возвещает Того, Кого люди игнорируют, но знают: Неведомого-Ведомого… Самая глубокая из мыслей и чувств человеческих знает каким-то образом, что Он должен существовать. Что в основе всех вещей должна существовать не иррациональность, но творческий Разум; не слепой случай, но свобода. Тем не менее, несмотря на то, что все люди каким-то образом знают это, это знание остается ирреальным: Бог только мыслимый и придуманный – не Бог. Если Он не являет Себя, мы не достигнем Его. Новое в христианском возвещении – возможность сказать теперь всем народам: Он явился нам. Он лично. И отныне открыт путь к Нему. Новизна христианского благовестия заключается в факте: Он явился нам. Но это не слепой факт, но факт, который, сам по себе, есть Логос – присутствие вечного Разума в нашей плоти. Verbum caro factum еst: именно так отныне имеется Логос, Логос присутствует посреди нас. Факт разумен. Естественно, всегда уместно смирение разума, чтобы уметь воспринять его; уместно смирение человека, который отвечает смирению Божьему.

Наше положение сегодня, со многих сторон, отлично от того, которое Павел встретил в Афинах, но, при всем различии, тем не менее, во многом также достаточно аналогичное. Наши города не изобилуют больше жертвенниками и изображениями многочисленных божеств. Для многих Бог поистине стал великим Неведомым. Но как тогда, за многочисленными изображениями богов был сокрыт и присутствовал вопрос относительно неведомого Бога, так и ныне отсутствие Бога молчаливо скрывает вопрос, касающийся Его. Quarere Deum – искать Бога и позволять себе быть найденными Им: ныне это не менее необходимо, чем в прошедшие времена. Культура чисто позитивистская, которая оставляет в области субъективного, как ненаучный, вопрос о Боге, была бы капитуляцией разума, отказом от его возможности самой возвышенной и, следовательно, крушением гуманизма, последствия чего не могли бы не быть тяжкими. То, что основало культуру Европы, поиски Бога и готовность выслушивать Его, остается и сегодня основанием любой истинной культуры.

http://www.radiovaticana.org/rus/Articolo.asp?c=230639