Лев Копелев о Ф.П. Гаазе

О доб­ром док­то­ре Фе­доре Пет­ро­виче Га­азе я ус­лы­шал впер­вые, ког­да мне бы­ло лет де­вять. Учи­тель­ни­ца Ли­дия Ла­зарев­на, ко­торую лю­били все ее уче­ники, рас­ска­зыва­ла нам о не­мец­ком вра­че прош­ло­го ве­ка в Мос­кве: все свои зна­ния и уме­ния, иму­щес­тво — все, что у не­го бы­ло, он от­да­вал бед­ня­кам, уз­ни­кам, боль­ным, ни­щим.

Она чи­тала нам книж­ку с кар­тинка­ми, у нее на гла­зах бы­ли сле­зы, и мы пла­кали вмес­те с нею. Это бы­ли при­ят­ные сле­зы, слад­кие сле­зы со­чувс­твия и вос­хи­щения. И при­зыв док­то­ра Га­аза: «Спе­шите де­лать доб­ро!» я хо­тел сде­лать сво­им де­визом…

Од­на­ко шли го­ды, я стал пи­оне­ром, по­том ком­со­моль­цем, и ме­ня ув­ле­кали при­зывы к ми­ровой про­летар­ской ре­волю­ции и со­ци­алис­ти­чес­ко­му стро­итель­ству. Тог­да я по­верил, что рас­слаб­ля­ющая доб­ро­та и ра­зору­жа­ющее ми­лосер­дие — лишь по­мехи на пу­ти к спа­сению че­лове­чес­тва, и что­бы улуч­шить мир, что­бы всех лю­дей из­ба­вить от бед­ности, нес­пра­вед­ли­вос­ти, уг­не­тения, не­об­хо­димо бес­по­щад­ное ре­волю­ци­он­ное на­силие.

И ес­ли иног­да во мне про­буж­да­лись вос­по­мина­ния о Ли­дии Лазаревне, о док­то­ре Га­азе и на сер­дце теп­ле­ло, то я по­лагал, что все это — лишь неп­ре­одо­лен­ные «от­рыжки» мел­ко­бур­жу­аз­но-ин­телли­гент­ской пси­холо­гии, приз­на­ки мо­ей иде­оло­гичес­кой не­пол­но­цен­ности.

В тюрь­ме слу­чалось рас­ска­зывать со­камер­ни­кам о док­то­ре Га­азе: при­водил его как при­мер доб­рых че­лове­чес­ких от­но­шений меж­ду рус­ски­ми и нем­ца­ми; ли­бо ссы­лал­ся на не­го, спо­ря с те­ми, кто ут­вер­ждал, буд­то цар­ские тюрь­мы бы­ли всег­да луч­ше со­вет­ских.

В те го­ды тю­рем­ный опыт по­мог мне луч­ше осоз­нать осо­бен­ности за­меча­тель­ной ду­ши док­то­ра Га­аза. По­тому что и мне, так же как мно­гим мо­им то­вари­щам, по­надо­билось дол­гие го­ды про­вес­ти под зам­ком, ви­деть не­бо сквозь ре­шет­ку и хле­бать тю­рем­ную ба­лан­ду, что­бы по-нас­то­яще­му по­нять и ощу­тить, что это зна­чит — быть зак­лю­чен­ным, арес­тантом.

А Га­аз наб­лю­дал тюрь­мы и зак­лю­чен­ных со сто­роны, из­вне. И все же он по-нас­то­яще­му со­чувс­тво­вал, сос­тра­дал уз­ни­кам, сос­тра­дал в са­мом точ­ном, пер­во­началь­ном смыс­ле это­го сло­ва: стра­дал вмес­те с ни­ми.

По­этам, пи­сате­лям иног­да уда­ет­ся так про­никать в соз­данные ими об­ра­зы или ха­рак­те­ры опи­сан­ных ими ис­то­ричес­ких де­яте­лей, что они как бы ви­дят мир их гла­зами, ис­пы­тыва­ют их сом­не­ния и на­деж­ды, ощу­ща­ют их ра­дос­ти, их стра­дания, как свои собс­твен­ные, и все это воп­ло­ща­ют в сло­ве. Га­аз не был пи­сате­лем и не умел во­об­ра­жать, фан­та­зиро­вать. Он прос­то день за днем без­за­вет­но, пос­ле­дова­тель­но жил тем, что бы­ло его внут­ренней пот­ребностью, и к че­му при­зывал апос­тол: «Будь­те… сос­тра­датель­ны, бра­толю­бивы, ми­лосер­дны, дру­желюб­ны» (1 Пет­ра III, 8).

 В де­каб­ре 1975 го­да я пе­ренес тя­желую опе­рацию, нес­коль­ко дней про­вел в па­лате ре­ани­мации, по­ка вы­яс­ни­лось, что опу­холь доб­ро­качес­твен­ная, и по­том еще дол­го вы­нуж­ден был ле­жать поч­ти не­под­вижно. Мне при­носи­ли и пе­реда­вали толь­ко ма­лень­кие кни­ги — боль­шие я еще не мог дер­жать. Один из дру­зей прис­лал ста­рую бро­шюру — лек­цию Ана­толия Ко­ни о Га­азе, про­читан­ную в 1896 го­ду. Я чи­тал и пе­речи­тывал ее и все явс­твен­нее ощу­щал ее бла­гот­ворное из­лу­чение. Доб­рые мыс­ли и чувс­тва детс­тва всплы­вали из глу­бины соз­на­ния, и пос­те­пен­но я убеж­дался, что те пред­став­ле­ния, ко­торые я дол­го по­дав­лял как «сен­ти­мен­таль­ные ил­лю­зии», в дей­стви­тель­нос­ти и спра­вед­ли­вее, и зна­читель­нее, чем мно­гие воз­вы­шен­ные иде­алы и чем все идо­лы, ко­торым я так дол­го слу­жил.

Те­перь я знаю, что ни­ког­да не мог бы за­быть о Га­азе, что мое иде­оло­гичес­кое от­да­ление от не­го бы­ло и крат­ковре­мен­ным, и нег­лу­боким. По­тому что и в те го­ды, ког­да я счи­тал се­бя мар­ксис­том-ле­нин­цем, для ме­ня так же, как для боль­шинс­тва мо­их дру­зей и то­вари­щей, про­из­ве­дения Пуш­ки­на, Го­голя, Нек­ра­сова, Дос­то­ев­ско­го, Тол­сто­го, Че­хова, Ко­ролен­ко ос­та­вались жиз­ненно не­об­хо­димы­ми и ед­ва ли не свя­щен­ны­ми. А ведь им всем при­сущ дух не­под­дель­но­го сос­тра­дания, со­чувс­твия «ма­лень­ким лю­дям», уни­жен­ным и ос­кор­блен­ным, да­же тем, кто со­вер­шал прес­тупле­ния.

Не­мец и мос­квич Фрид­рих-Фе­дор Га­аз был ду­шев­но и ду­хов­но бли­зок этим пи­сате­лям. Его де­ятель­ность, его ми­ровос­при­ятие и пов­седнев­ные свя­зи с рус­ской дей­стви­тель­ностью бы­ли про­ник­ну­ты имен­но тем ду­хом, ко­торый вос­при­нимал То­мас Манн, ког­да пи­сал о «свя­той рус­ской ли­тера­туре».

Рус­скую ду­шу не­мец­ко­го вра­ча рас­позна­ли мно­гие его рус­ские сов­ре­мен­ни­ки — за­пад­ни­ки и сла­вяно­филы, кон­серва­торы и ли­бера­лы, ас­ке­тичес­кий мит­ро­полит Фи­ларет и мно­гие ли­хие за­бубен­ные ка­тор­жни­ки.

Один мо­лодой мос­квич, уз­нав ис­то­рию док­то­ра Га­аза, ска­зал: «Да ведь это­го доб­рей­ше­го чу­дака мог бы при­думать Тол­стой или Дос­то­ев­ский… Я так и ви­жу его сре­ди пер­со­нажей их ро­манов».

В фев­ра­ле 1976-го го­да Фриц Пляй­тген — мос­ков­ский кор­респон­дент За­пад­но-Гер­ман­ско­го те­леви­дения — ре­шил взять у ме­ня ин­тервью о док­то­ре Га­азе. Ког­да мы при­еха­ли на клад­би­ще, в сне­гу на мо­гиле ле­жали све­жие цве­ты. С тех пор каж­дый раз, ког­да я ту­да при­ходил, на мо­гиле Га­аза ле­жали цве­ты, жи­вые или бу­маж­ные, ма­тер­ча­тые.

Еще нес­коль­ко раз я го­ворил о Га­азе с не­мец­ки­ми или аме­рикан­ски­ми кор­респон­дента­ми; пред­ла­гал уч­ре­дить меж­ду­народ­ный фонд име­ни Га­аза — фонд по­мощи боль­ным зак­лю­чен­ным — и ме­даль Га­аза, что­бы наг­раждать вра­чей, фель­дше­ров и са­нита­ров, ра­бота­ющих в тю­рем­ных боль­ни­цах. Это пред­ло­жение по­ка еще ос­та­ет­ся меч­той. Но Га­аз бес­смер­тен не толь­ко в бла­годар­ной па­мяти тех мос­кви­чей, ко­торые при­носят цве­ты на его мо­гилу. Дух са­мозаб­венно де­ятель­но­го доб­ра, воп­ло­щен­ный в жиз­ни Фе­дора Пет­ро­вича Га­аза, вдох­новля­ет все но­вых лю­дей.

Он был нем­цем, но боль­шую часть жиз­ни про­жил в сер­дце Рос­сии; он ос­та­вал­ся убеж­денным ка­толи­ком в сре­де убеж­денных пра­вос­лавных. Его чти­ли са­мые знат­ные, са­мые бо­гатые и са­мые прос­ве­щен­ные мос­кви­чи; с ним при­ятель­ство­вали са­нов­ни­ки, ли­тера­торы, свет­ские да­мы, уче­ные… Но он преж­де все­го спе­шил к сво­им боль­ным; он пос­вя­щал все свои ду­шев­ные си­лы, мыс­ли, вре­мя и за­работ­ки бед­ней­шим из бед­ных, бес­прав­ным, уни­жен­ным, обез­до­лен­ным лю­дям. И для них он был лю­бящим бра­том в под­линном смыс­ле это­го сло­ва; он не толь­ко при­зывал дру­гих жа­леть и по­могать, но преж­де все­го сам по­могал, сос­тра­дая, он дей­ство­вал: ле­чил, уте­шал, за­щищал от бо­лез­ни и от су­рово­го на­чаль­ства…

Пов­то­рить его под­виг да­но лишь нем­но­гим. Но каж­дый че­ловек мо­жет вос­при­нять дух де­ятель­но­го ми­лосер­дия, оли­цет­во­рен­ный в док­то­ре Га­азе, и в ме­ру сво­их сил и спо­соб­ностей сле­довать его при­зыву:

СПЕ­ШИТЕ ДЕ­ЛАТЬ ДОБ­РО!

цит. по: Л. Копелев. Святой доктор Федор Петрович